Аня* смотрит на фотографию родителей. Папа нежно обнимает маму. Через полгода ее не станет. Отец уйдет вслед за ней еще через год.
Глядя на их лица, Аня не замечает, как перестает дышать. Внутри так много боли, что тело каменеет. Тело как будто хочет стать прочным и надежным саркофагом для боли. Внутри все замирает, и в ответ замирает мир. Пропадают краски, запахи, звуки.
Жизнь остается только на фотографии.
От напряжения веки начинают дрожать. Взгляд Ани случайно скользит по маминой улыбке, и Аню как будто бьет током. Слезы текут не из глаз, а откуда-то из глубины, из какой-то горьковато-соленой реки, бегущей волнами по венам. Как же это было?
После работы Аня спешила домой. Сначала подменить мамину сиделку, позже сиделку отца. Вечер казался таким коротким, что в него не вмещалось что-то существенное, не помещались душевные разговоры. А если и помещались, то сворачивались в две-три фразы. Ужин. Сначала родители. Потом сама, муж и сын. Посуда. Уборка в параллель со стиркой. Душ. И спать. Устала.
Усталость тогда служила оправданием для Ани, что откликалась на вечернюю просьбу матери или отца не сразу, а чуточку погодя, давая себе поблажку, выторговывая неизвестно у кого возможность задержаться на минуту-другую и отдохнуть. Когда сил становилось особенно мало, могла чуть прикрикнуть. Больше от отчаяния, чем от злобы.
Дни шли за днями. Они сливались друг с другом в засвеченную будничную серую массу, в которой почти не было событий, лиц, самой себя.
Когда уходили один за другим родители, Ане казалось, что ее жизнь превращается в ад.
Но настоящий ад начался позже, когда родителей не стало, сын уехал на стажировку в Америку, а муж допоздна работал. Оказалось, что ад – это не тяжелый изнуряющий уход за больным, а пустота и беспомощность.
После смерти мамы отец не прожил и года. Родители многому научили Аню, а вот как жить без них, как быть самой старшей в семье – научить не смогли. Аня растерялась. И в этой растерянности чувствовала себя беспомощной. А раз беспомощна, значит виновата. Виновата за то, что не сделала, недодала, не сумела, что была плохой дочерью, матерью и женой.
Вина, сотканная из воспоминаний, сжигала ее в пепел. Теперь Анна могла сотворить вину из чего угодно, даже из своих снов. По утрам она вставала с таким тяжелым чувством, как если бы на ее совести были тысячи преступлений.
Анна давно вынесла себе вердикт: преступница! Преступница. Преступница. Преступница. Это слово она повторяла себе сотни раз в день. Только не могла понять, какое же наказание ей полагается?
Все вокруг только сбивали и твердили «ты невиновна», «тебе не в чем себя упрекать», но она в оргазмической боли вины продолжала искать того, кто знает, чем она может искупить содеянное. Можно ли жить после смерти родителей? И как жить?
На консультации Аня шепотом выдыхала каждую фразу:
— Знаете, я так мало успевала делать для мамы и отца, а теперь их нет. Ничего не исправить. Оправдываться бесполезно. Сегодня читала Ремарка. У него есть точная фраза про то, что любовь не терпит объяснений, что ей нужны поступки. Я тварь. Бездушная тварь.
— Да, у Ремарка много точных фраз. Как-то он написал, что «жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее».
Потом… потом мы еще будем не раз говорить о Ремарке.
*Разрешение на публикацию получено